Неточные совпадения
Райский засмеялся и пошел с ней. Он отпустил жандарма,
сказавши, что приедет через час, потом пошел к
Марку и привел его в свою комнату.
— Да… да… слышу… «письма от
Марка»… Ну что он, здоров, как поживает!.. — скороговоркой
сказал он.
Он напряженно ждал, не упомянет ли она о
Марке. Но она не
сказала ни слова.
— Вы сумасшедший! —
сказал Райский, уходя вон и не удостоив
Марка взглядом.
— Слушаю-с! — медленно
сказал он. Потом долго стоял на месте, глядя вслед Райскому и
Марку. — Вот что! — расстановисто произнес он и тихо пошел домой.
Сказать брату Борису и ему поручить положить конец надеждам
Марка и покушениям на свидание.
Он, между прочим, нехотя, но исполнил просьбу
Марка и
сказал губернатору, что книги привез он и дал кое-кому из знакомых, а те уж передали в гимназию.
— Э, вот что! Хорошо… — зевая,
сказал Райский, — я поеду с визитами, только с тем, чтоб и вы со мной заехали к
Марку: надо же ему визит отдать.
— Да, похож! —
сказал Марк, — хорошо!.. «У него талант!» — сверкнуло у
Марка в голове. — Очень хорошо бы… да… голова велика, плечи немного широки…
Вера сообщала, бывало, своей подруге мелочной календарь вседневной своей жизни, событий, ощущений, впечатлений, даже чувств, доверила и о своих отношениях к
Марку, но скрыла от нее катастрофу,
сказав только, что все кончено, что они разошлись навсегда — и только. Жена священника не знала истории обрыва до конца и приписала болезнь Веры отчаянию разлуки.
Вера, узнав, что Райский не выходил со двора, пошла к нему в старый дом, куда он перешел с тех пор, как Козлов поселился у них, с тем чтобы
сказать ему о новых письмах, узнать, как он примет это, и, смотря по этому, дать ему понять, какова должна быть его роль, если бабушка возложит на него видеться с
Марком.
Она ласково подала ему руку и
сказала, что рада его видеть, именно в эту минуту, когда у ней покойнее на сердце. Она, в эти дни, после свидания с
Марком, вообще старалась казаться покойной, и дома, за обедом, к которому являлась каждый день, она брала над собой невероятную силу, говорила со всеми, даже шутила иногда, старалась есть.
Прежде всего они удостоверились, что у нас нет ни чумы, ни иных телесных озлоблений (за это удостоверение нас заставляют уплачивать в петербургском германском консульстве по 75 копеек с паспорта, чем крайне оскорбляются выезжающие из России иностранцы, а нам оскорбляться не предоставлено), а потом
сказали милостивое слово: der Kurs 213 пф., то есть русский рубль с лишком на
марку стоит дешевле против нормальной цены.
— Очевидно, иностранец, —
сказал судья Дикинсон, меряя спящего Матвея испытующим, внимательным взглядом. — Атлетическое сложение!.. А вы, мистер Нилов, кажется, были у ваших земляков? Как их дела? Я видел: они выписали хорошие машины — лучшая
марка в Америке.
Стал читать и видел, что ей всё понятно: в её широко открытых глазах светилось напряжённое внимание, губы беззвучно шевелились, словно повторяя его слова, она заглядывала через его руку на страницы тетради, на рукав ему упала прядь её волос, и они шевелились тихонько. Когда он прочитал о
Марке Васильеве — Люба выпрямилась, сияя, и радостно
сказала негромко...
«Сухой человек! — подумал Кожемякин, простясь с ним. — Нет, далеко ему до
Марка Васильева! Комаровский однажды про уксус
сказал — вот он и есть уксус! А тот, дядя-то Марк, — елей. Хотя и этого тоже не забудешь. Чем он живёт? Будто гордый даже. Тёмен человек чужому глазу!»
Я
сказал про это дяде
Марку, а он, внимательно в глаза мне поглядев, как будто согласился...
Дяде
Марку не
скажу об этом, совестно и стыдно за город. В кои-то веки прибыл чистый человек, а им уж и тошно.
— Дурак, дурак,
Марка! — презрительно
сказал старик. — Нельзя, на то воруешь, чтобы не скупым быть. А вы, я чай, и не видали, как коней-то гоняют. Что молчишь?
— Здорово,
Марка! Я тебе рад, — весело прокричал старик и быстрым движением скинул босые ноги с кровати, вскочил, сделал шага два по скрипучему полу, посмотрел на свои вывернутые ноги, и вдруг ему смешно стало на свои ноги: он усмехнулся, топнул раз босою пяткой, еще раз, и сделал выходку. — Ловко, что ль! — спросил он, блестя маленькими глазками. — Лукашка чуть усмехнулся. — Что, аль на кордон? —
сказал старик.
Пепко был дома и, как мне показалось, тоже был не особенно рад новому сожителю. Вернее
сказать, он отнесся ко мне равнодушно, потому что был занят чтением письма. Я уже
сказал, что он умел делать все с какой-то особенной солидностью и поэтому, прочитав письмо, самым подробным образом осмотрел конверт, почтовый штемпель,
марку, сургучную печать, — конверт был домашней работы и поэтому запечатан, что дало мне полное основание предположить о его далеком провинциальном происхождении.
Скажи:
Марка Иваныча убили!
Участь рассказов
Марка Вовчка служит новым тому доказательством; уже около двух лет они известны публике из «Русского вестника»; в начале нынешнего года вышли они отдельной книжкой, а журналы наши до сих пор едва
сказали о них «несколько теплых слов», по журнальной рутине.
Один критик взялся было
сказать свое слово о
Марке Вовчке, да и то доказал только полную несостоятельность свою — говорить о предмете, так далеко превосходящем его разумение…
— Поэтому выходит, что вся, значит, тамошняя рыбная часть нашими местами держится? —
сказал Иван Григорьич
Марку Данилычу.
— Молчи да слушай, что тебе говорят, —
сказала она полушепотом, — да смотри — речи мои на́ нос себе заруби. Вздумаешь подъезжать к Смолокуровой —
Марку Данилычу
скажу, он тебя не хуже Чапурина отпотчует.
— Никаких тайностей у нас нет, да и быть их не может. Мы со свояком ведем дела в открытую, начистоту. Скрывать нам нечего, — молвил Дмитрий Петрович. — А если уж вам очень хочется узнать, кому достался наш караван, так я, пожалуй,
скажу —
Марку Данилычу Смолокурову.
— Пять копеечек и я б с своей стороны прикинул! — ровным, спокойным голосом самоуверенно
сказал Веденеев, обращаясь к
Марку Данилычу.
— Будьте спокойны, что могу, то сделаю, —
сказал Патап Максимыч. — А теперь вот о чем хочу спросить я вас: от слова не сделается, а все-таки… сами вы видели
Марка Данилыча… Вон и лекарь говорит и по всем замечаниям выходит, что не жилец он на свете. Надо бы вам хорошенько подумать, как делами распорядиться.
— Авдотья Марковна, и вы, матушка Аграфена Петровна, — осторожным шепотом
сказала вошедшая женщина. — Пожалуйте!
Марку Данилычу что-то неладно.
— Как же мне об нем не задуматься? — грустно ответил Абрам. — Теперь хоть по крестьянству его взять — пахать ли, боронить ли — первый мастак, сеять даже уж выучился. Опять же насчет лошадей… О прядильном деле и поминать нечего, кого хошь спроси, всяк тебе
скажет, что супротив Харлама нет другого работника, нет, да никогда и не бывало. У
Марка Данилыча вся его нитка на отбор идет, и продает он ее, слышь, дороже против всякой другой.
— Об этом, отец Прохор, нечего и толковать, —
сказал Поликарп Андреич. — Опричь того, что
Марку Данилычу я всегда и во всякое время со всякой моей радостью готов услужить, насколько сил и уменья станет, мы бы и по-человечеству должны были принять участие в таком несчастье Авдотьи Марковны. Не соскучилась бы только у нас, — прибавил он, обращаясь к Дуне.
Так прошло минуты две. Слышно только было тяжелое, порывистое дыханье
Марка Данилыча. Наконец открыл он глаза и, увидя возле себя дочь, чуть слышно и едва понятно
сказал...
— Два рубля тридцать — последнее слово, —
сказал Орошин, протягивая широкую ладонь
Марку Данилычу.
— Куда суешься?.. Кто тебя спрашивает?.. Знай сверчок свой шесток — слыхал это?.. Куда лезешь-то,
скажи? Ишь какой важный торговец у нас проявился! Здесь, брат, не переторжка!.. Как же тебе, молодому человеку, перебивать меня, старика… Два рубля сорок пять копеек, так и быть, дам… — прибавил Орошин, обращаясь к
Марку Данилычу.
— Вашего хозяина Господь недугом посетил, —
сказал Патап Максимыч. — Болезнь хоша не смертна, а делами
Марку Данилычу пока нельзя займоваться. Теперь ему всего пуще нужен спокой, потому и позвал он меня, чтобы распорядиться его делами. И только мы с ним увиделись, первым его словом было, чтобы я вас рассчитал и заплатил бы каждому сполна, кому что доводится. Вот я и велел Василию Фадеичу составить списочек, сколько кому из вас денег заплатить следует. Кому кликну, тот подходи… Пимен Семенов!..
— А разве он на свою долю не потащит чего-нибудь? —
сказал Патап Максимыч. — Все приказчики работаны на одну колодку — что мои, что твои, что
Марка Данилыча. Не упустят случая, не беспокойся.
— Сегодня ж изготовлю, — молвила Макрина и, простясь с
Марком Данилычем, предовольная пошла в свою горницу. «Ладно дельцо обделалось, — думала она. — После выучки дом-от нам достанется. А он, золотая киса, домик хороший поставит, приберет на богатую руку, всем разукрасит, души ведь не чает он в дочке…
Скажет матушка спасибо, поблагодарит меня за пользу святой обители».
— Сказано тебе, какая родня, —
сказал Зиновий Алексеич пристававшему
Марку Данилычу. — Такой родни до Москвы не перевешаешь. А что человек он хороший, то верно, за то и люблю его и, сколько смогу, ему порадею.
— Нет ли тут чего насчет веры, Марко Данилыч? — вполголоса
сказала Дарья Сергевна, робко поднимая глаза на хмурого
Марка Данилыча.
Не лучше
Марку Данилычу. Правая сторона совсем отнялась, рот перекосило, язык онемел. Хочет что-то
сказать, но только мычит да чуть-чуть маячит здоровой рукой. Никто, однако, не может понять, чего он желает. Лекарь объявил Дарье Сергевне, что, если и будет ему облегченье, все-таки он с постели не встанет и до смерти останется без языка.
Почти все согласились со Смолокуровым. То было у всех на уме, что, ежели складочные деньги попадут к Орошину, охулки на руку он не положит, — возись после с ним, выручай свои кровные денежки. И за то «слава Богу»
скажешь, ежели свои-то из его лап вытянешь, а насчет барышей лучше и не думай…
Марку Данилычу поручить складчину — тоже нельзя, да и никому нельзя. Кто себе враг?.. Никто во грех не поставит зажилить чужую копейку.
— Не беспокойтесь. Она в месте безопасном, теперь ей не может быть никакой неприятности, —
сказал отец Прохор. — Поезжайте в наш губернский город, там у купца Сивкова найдете Авдотью Марковну.
Марку Данилычу тот купец знаком. Дела у них есть торговые.
— Особенного дела нет, —
сказала Дарья Сергевна, — а гостит в тех же местах, куда она уехала, в Рязанской губернии, дочка моего сродника
Марка Данилыча Смолокурова…
— Карашá, садийсь, калякай, —
сказал Субханкулов, подвигаясь на нарах и давая место
Марку Данилычу. — Чай пить хочешь?
— Вот письмо, извольте прочесть, —
сказал Лука Данилыч. Меркулов стал читать. Побледнел, как прочел слова
Марка Данилыча: «А так как предвидится на будущей неделе, что цена еще понизится, то ничего больше делать не остается, как всего тюленя хоть в воду бросать, потому что не будет стоить и хранить его…»
Из любви к вам, матушка, из единой любви
сказала, помнючи милости
Марка Данилыча и ваши, сударыня…
— Я, матушка, человек не здешний, —
сказал Патап Максимыч. — Никого из здешних обывателей не знаю, приехал сюда по давнему приятельству с
Марком Данилычем единственно для того, чтоб его дела устроить. А насчет похоронного поговорите с Дарьей Сергевной. Это все на ее руках — как решит, так и быть тому.
— Не Дарья же Сергевна, не Авдотья же Марковна. Я сам не один раз слыхал от
Марка Данилыча, что обе они в эти дела у него не входят, —
сказал Патап Максимач. — Кто-нибудь распоряжался же, у кого-нибудь были же деньги на руках?
— Можнá, болна можнá, —
сказал бай, и узенькие его глазки, чуя добычу, вспыхнули. — А ты куштанáчи ку́сай,
Марка Данылыш, ку́сай — вот себе баурсáк, ку́сай — карашá. Друга рюмка арыш-маи ку́сай!..